Легенды Старого Крыма
Содержание
ГИБЕЛЬ ГИРЕЯ
Золото и женщина — две гибели, которые ждут человека, когда в дело вмешивается шайтан. Если высохла душа, дряблым стало тело — тогда золото. Если кипит еще кровь и не погас огонь во взоре — тогда женщина. Шайтан знает, как кому угодить, чтобы потом получше посмеяться.
Казалось, не было на земле хана умнее солгатского; казалось, могущественный Арслан-Гирей имел все, чтобы быть довольным. Сто три жены и двести наложниц, дворец из мрамора и порфира, сады и кофейни, бесчисленные табуны лошадей и отары овец. Чего еще было желать?
Казалось так.Но по ночам приходил к Гирею кто-то и тревожил его мысль:
— Все есть, только мало золота.
— Откуда взять много золота? — спрашивает сам себя Гирей. И не спал до утра.
И вот раз, когда пришли к нему беки, велел им созвать мудрецов со всего ханства. Не знали беки — для чего, и каждый привел своего приятеля, хотя бы он и не был мудрец.
— Средство хочу, — объявил хан, — чтобы камень золотом становился.
Подумали беки и мудрецы:
— Помешался хан; если бы можно было так сделать, давно бы люди сделали.
Однако сказали:
— Воля падишаха священна. Дай срок. Через неделю попросили:
— Если можешь, подожди.
А через две, когда открыли рот, чтобы просить нового срока, хан их прогнал.
Умный был хан:
— Пойду сам поискать в народе мудреца, — решил он. Беки отговаривали:
— Не следует хану ходить в народ. Мало ли что случится. Может услышать хан такое, чего не должно слышать благородное ухо.
— Все же пойду.
Оделся дервишем и пошел.
Правду сказали беки. Много обидного услышал Гирей и о себе, и о беках, пока бродил по солгатским базарам и кофейням. Говорили и о последней его затее:
— Помешался хан, из камня золото захотел сделать. А иные добавляли:
— Позвал бы нашего Кямил-джинджи, может быть, что и вышло.
— А где живет Кямил-джинджи?
И хан пошел к колдуну; рассказал ему, чего хочет. Долго молчал джинджи.
— Ну, что же?
— Трудно будет... Если все сделаешь, как скажу, может, что и выйдет.
— Сделаю.
И хан поклялся великою клятвою.
— Да ослабеют все три печени, если не сделаю так. И повторил:
— Учь толакъ бошъ олсунъ.
Тогда сели в арбу и поехали. Восемь дней ехали. На девятый подъехали к Керченской горе.
— Теперь пойдем.
Шли в гору, пока не стала расти тень. А когда остановились, джинджи начал читать заклинание. На девятом слове открылся камень и покатился в глубину, а за ним две змеи, шипя, ушли в подземный ход. Светилась чешуя змей лунным светом, и увидел хан по стенам подземелья нагих людей, пляшущих козлиный танец.
— Теперь уже близко. Повторяй за мной: Хелъ-хала-халъ.
И как только хан повторил эти слова, упали впереди железные ворота, и хан вошел в другой мир. Раздвинулись стены подземелья, бриллиантами заискрились серебряные потолки. Стоял хан на груде червонцев, и целые тучи их неслись мимо него. Поднялся из земли золотой камень Поднялась с ложа царевна:
— Арслан-Гирей не омрачит своей памяти, похитив у девушки ее чары. Он был храбр, чтобы придти, и, придя, он полюбил меня. И он останется со мной.
Потянулись уста царевны навстречу хану, заколебался воздух. Полетели золотые искры, вынесли джинджи из недр Керченской горы и перебросили его на солгатский базар. Окружили его люди:
— Слышал? Пропал наш хан, — говорили ему. — Жаль Арслан-Гирея.
Но джинджи тихо покачал головою:
— Не жалейте Гирея — он нашел больше, чем искал.
Пояснение автора
Династия Гиревв утвердилась в первой половине XV века, по выделении Крымского юрта в особое ханство. Арслан-Гирей (Арслан-лев) правил ханством всего около двух лет (ок. 1744 г.). Рукопись мурзы Мурата Аргинского говорит о нем: «Зная, что кто лишит жизни одного человека, все равно как бы лишил ее всех, воздерживался, насколько мог, уничтожать тварь Божью». В Бахчисарае, на ханском кладбище, имеется памятник со следующею надписью: «Он (Бог) всегда жив и вечен. Мудрый Асаф, он был в делах военных лихой наездник, на поле брани геройством превосходил весь род Чингисов. Сам Марс жаждал острия меча его, упитанного кровью. Возможно ли сравнить его с храбростью Неримана. Гоозный вид его убивал современных ему тигров раньше, чем он величественно, как лев, вступал на поле брани. Но, покорствуя священному гласу— вернись, он скончался. Пусть мир облечется в траур и раздерет ворот своего кафтана.
Поэт Хизфи прекрасным алмазным полустишьем изобразил его хронограмму: Рай — воздаяние Арслан-Гирей хану» (ум. 1767 г.). Джинджи — духовидец, волшебник. *Учь толакъ бошъ олсунъ», т.е. «да оскудеют все три мои печени», в смысле — «да лишусь возможности иметь жен и детей». Сказать вслух это великое заклятие у крымских татар — достаточный повод для развода. Недавно в Оттузах был такой случай. Дядя одного татарина заехал к племяннику и не застал дома его жены. Она была у своей матери, с которой дядя был в ссоре. Племянник сказал, что пошлет за женой. Дядя улыбнулся и выразил сомнение, чтобы она приехала, так как мать едва ли отпустит, узнав, что в гостях дядя. Так и случилось. Молодая женщина не вернулась домой даже тогда, когда того потребовал от нее лично муж. И вот, вскипев, молодой человек произнес громко приведенное заклятие. Молодая женщина сочла себя обесчещенной и потребовала немедленного развода. Когда затем, через несколько времени, молодые люди, любившие друг друга, одумались, они решили опять пожениться. Но для этого потребовалось совершить весьма сложную процедуру, а именно: женщина должна была выйти на одну ночь замуж за договоренного для того какого-то бедняка и затем, получив развод путем произнесения того же заклятия, вышла замуж за первого мужа.
Легенда о гибели Гмрея связана с теми сведениями о катакомбных богатствах Керчи, которые, несомненно, давно были известны населению Крыма.
МАМАЕВА МОГИЛА
Вместе со стужей ног несет северный ветер снежный буран и окутывает белым покровом старокрымские всхолмья и поляны. На лунном свете играет искрами Мамаев курган, точно кто шевелится на его вершине; а когда закружит снежный вихрь, кажется, будто поднимается большой белый медведь. С полночи завоет вьюга, и начнет медведь свой бурливый рев; а как только первый снег различит белую нить от черной, уйдет увалом с Мамаева кургана. И тогда из недр могильного холма слышно ржание коней и скрежет зубов, и голос проклятий.
У подножия Мамаева кургана закрыта от ветра могила азиса — могила святого, того дервиша, который приходил к Мамаю в начале и конце его дней. В начале, когда поднималась слава шахи-хана. В конце, когда закатилась его звезда.
Был день, и была ночь. И исполнилось то, что должно было быть. В золотом шатре, в кашемировом халате, усеянном огнем бриллиантов, сидел Мамай, когда увидел его дервиш в первый раз в далекой северной степи. Гордый своим гневом, шахи-хан отвернулся от улемов и мурз, которые склонились перед ним в трепете страха. А дервиш, в отрепьях, шел на восток поклониться священной Каабе. Заметил его Мамай и приказал позвать.
— Ты исходил мир. Скажи, как велик он, и много ли времени надо, чтобы покорить его?
— Мир беспределен, — ответил дервиш, — и беспредельно людское желание, но могуществу самого сильного человека есть предел.
Усмехнулся Мамай:
— Кажется, ты не знаешь, с кем говоришь. Но дервиш не смутился:
— Даже великий повелитель — все же человек, ничтожный перед Аллахом.
— Аллах на небе, — рассердился Мамай, — и не вмешивается в земные дела. Покачал дервиш головой:
— Жалко мне тебя.
Слишком дерзок был ответ, и сверкнул шахи-хан гневом:
— Чтобы ты мне больше не показывался на глаза. Иначе куски твоего тела я брошу на корм медведям.
Поклонился дервиш Мамаю:
— Буду помнить твои слова. Не забудь и ты. И ушел.
Много стран исходил после этого дервиш, много дней провел в пути. Достиг духом высоких ступеней и забыл немощи тела. Научился ничем не дорожить, и оттого, казалось, стал богатым, не боялся сильных и сделался тем сильнее их. И жалел Мамая, хотевшего покорить весь мир.
Доходили о нем слухи. Мамаевы войны — как река; не сдержать ничем реки. И люди перед Мамаем — как листья, которым пришла пора упасть.
— Забыл Мамай, что смертен, как все, — думал дервиш.
И не удивился, когда узнал, что погибло войско его, и только с немногими спасся он в южные степи.
— Если убьют — мир не оденет печальных одежд, никто не раздерет ворота кафтана.
Но не настал еще час. Мамаю улыбнулось лицо Аллаха, и успел он уйти в пределы Кафы. Там ему обещали приют.
Когда пришел туда дервиш, на базарах и площадях говорили о Мамае и богатствах его, сокрытых в Шах-Мамае в подземельях ханской ставки. Будто долго Мамаевы рабы носили туда сундуки с сокровищами и оружием, и когда засыпали вход, хан приказал умертвить их, чтобы никто не знал, где зарыты его богатства.
А по ночам к воротам Кафы подходили Мамаевы люди, чтобы посмотреть, бодрствует ли стража, и в народе говорили, будто задумал Мамай завладеть Кафой. И в самую темную ночь, когда снежная буря загнала всех в жилища, у крепостной стены жалобно прокричала сова. И когда дважды повторился ее крик — Мамаевы люди бросились к стенам крепости. Но не спала крепостная стража и истребила всех нападавших; всех, кроме одного, который кричал совой перед нападением. Избег Мамай смерти и скрылся в тайнике водохранилищ.
И когда, озябший и голодный, он дрожал от страха смерти, кто-то пошевелился вблизи. Окликнул его Мамай и узнал голос дервиша, и молил спасти его.
— Ты, верно, забыл, что запретил мне являться на глаза тебе, — сказал дервиш, вспомнив золотой шатер и гнев шахи-хана, и склоненных перед ним улемов и мурз.
Содрогнулось от унижения сердце Мамая, но, пересилив себя, он ответил:
— Тогда тебе говорил повелитель, а теперь просит иззябший, голодный человек.
И исполнил дервиш, о чем просил его Мамай, — вывел за город по канаве для тока горных вод. Еще не наступил рассвет, когда подошли к дороге на ханскую ставку. Чудилась Мамаю погоня за ним, говорил он дервишу:
— Ускорь шаги, слышны голоса. Догонят — убьют.
Но ветер донес из деревни предутренний крик петуха, и дервиш остановился, чтобы совершить намаз.
— Нашел время молиться, — закричал на него Мамай и хотел идти дальше один, но не знал хорошо дороги и боялся заблудиться. Взглянул на него дервиш. На раннем утреннем свете казалось мертвенным лицо Мамая, и пожалел он его:
— Моли пророка послать мир твоей душе.
И дервиш говорил о том, как непрочно величие людей и как безумно стремление к нему. И словами своими стал он ненавистен Мамаю, и не мог Мамай терпеть больше унижения перед ним:
— Глупый раб, я вырвал бы твой язык, если бы было время. — И, выхватив нож, он всадил его в горло дервиша, а чтобы не узнала его погоня, сорвал с убитого одежду и надел ее на себя. А с бугра неслось несколько всадников, и передовой, заметив бегущего в отрепьях человека, принял его за беглого раба. И когда бежавший не остановился на его крик, он размозжил ему палицей голову.
Наутро шахмамайцы нашли оба трупа, один вблизи другого, и похоронили их там, где нашли. Но, проникнутые покорностью к повелителю, насыпали над ним высокий курган, чтобы люди не могли потревожить царского праха.
И сохранился Мамаев курган до наших дней, а рядом с ним — могила азиса.
В зимнюю непогодь, когда северный ветер нагонит снежный буран, лучше не ходите мимо кургана. Может напугать злой медвежий рев, и похолодеет сердце от Мамаева стона.
МЮСК-ДЖАМИ
Когда пройдет дождь, старокрымские татары идут к развалинам Мюск-Джами, чтобы вдохнуть аромат мускуса и потолковать о прошлом, вспомнить Юсуфа, который построил мечеть. Когда жил Юсуф? Кто знает, когда? Может быть, еще когда Эски-Крым назывался Солгатом. Тогда по городу всюду били фонтаны, по улицам двигались длинные караваны, и сто гостиниц открывали ворота проезжим. Тогда богатые важно ходили по базару, а бедные низко им кланялись и с благодарностью ловили брошенную монету.
— Алла-разы-олсун, ага.
Но был один, который не наклонялся поднять брошенного и гордо держал голову, хотя и был носильщиком тяжестей. Мозоли на руках не грязнят души. Да будет благословенно имя Аллаха! Носильщик Юсуф не боялся говорить правду, богатым и бедным — все равно. Ибо время — решето, через него пройдет и бедность, и богатство.
— Богатые, — говорил Юсуф, — у вас дворцы и золото, товары и стада, но совесть украл кто-то. Нет сердца для бедных; разрушается мечеть, скоро рухнет свод. Отдайте часть.
— Так, так, — думали про себя бедняки, но богатые сердились.
— Ты кто, чтобы учить меня? Посмотрели бы, если бы был богат. Покатилась слеза из глаз Юсуфа, и взглянул он на небо. Плыл по небу Божий Ангел. И сказал Юсуф Ангелу:
— Хочу иметь много золота, чтобы построить новую мечеть и чтобы помочь тому, кто в нужде; хочу быть богаче всех.
Унес ангел мысль сердца Юсуфа выше звезд, выше света. А люди, злые люди хотели бросить его в пропасть в Аргамышском лесу. Много костей человеческих там на дне, если только есть дно. И поспешил уйти от них Юсуф на площадь. На площади остановился караван, потому что умер внезапно погонщик верблюда, и нужно было заменить его.
— Может быть, ты сможешь погонять верблюда? — спросил хозяин каравана.
— Может быть, смогу, — ответил Юсуф и нанялся погонщиком.
И ушел с караваном за Индол, на Инд. Кто не слыхал об этой стране!
В камнях там родился лучистый алмаз; на дне моря живет драгоценный жемчуг; из снежных гор везут ткань легче паутины; и корни трав пьют из земли аромат и отраву. Много лет провел Юсуф в этой стране, спускался с гор в долины и поднимался опять в горы. Благословил ангел пути его, росло богатство хозяина, но Юсуф оставался бедняком. Когда к руке не липнет грязь, не прилипает и золото. Удивлялся хозяин:
— Где найти такого?
Один раз привез Юсуф хозяину мешок алмазов, каких никогда не видал хозяин. Не взял себе ни одного. Подумал тогда хозяин о своем сыне, от которого знал только обман, и сказал близким:
— Вы слышите, если умру, Юсуфу, а не сыну , мое богатство. И вскоре умер.
Так бывает. Сегодня жив, а завтра умер; вчера не было, сегодня пришло. И стал Юсуф богаче всех купцов своего города.
Была пятница, когда его караван приблизился в Солгату. Тысяча верблюдов шли один за другим. И никто не подумал, что это караван Юсуфа. Не узнали его, когда подошел к мечети. Не догадались, когда сказал:
— Вот упал свод.
Молчали.
Иногда молчишь, когда думаешь, когда стыдно станет — тоже молчишь. — Так подумал Юсуф и сказал:
— Не отдадим ли части богатства? Закричали солгатские беки:
— Если имеешь, отдай! * Усмехнулся Юсуф:
— Юсуф обещал сделать так. Тогда подумали, не он ли Юсуф.
— Бывают чудеса.
А на другой день сотни рабочих пришли на площадь, где была мечеть, чтобы сломать старые стены:
— Прислал Юсуф-ага.
И, по слову Юсуфа, стали подвозить со всех сторон молочный камень, слоновую кость, золотую черепицу. Такой мечети не было в Крыму, го* ворили в народе и называли Юсуфа отцом праведных, узнав, что по заказу его , пришел в Кафу корабль с мускусом, и приказал он бросать ароматный порошок в кладку стен новой мечети. Чтобы, когда пойдет дождь, с паром от земли поднималось к небу и благовоние от подножья Мюск-Джами.
Прошло две зимы, и к празднику жертв была готова мечеть. К небу шли белые башни минаретов, сверкали золотом скаты крыш, порфировые пояса бежали по сводам.
— Юсуф — отец праведных, иди, принеси первую жертву!
Заклал Юсуф жертвенного барана и отдал беднейшему носильщику. Таким был Юсуф, когда просил ангела о богатстве, чтобы построить мечеть. И взглянул Юсуф на небо. Плыло светлое облако и, остановившись над мечетью, осыпало землю бриллиантовым дождем. Тогда благовоние мускуса поднялось от подножия мечети. И упал народ перед Юсу-фом на колени:
— Юсуф, ты достоен быть повелителем Солгата. Но Юсуф покачал головой:
— Власть — пропасть между людьми.
И остался навсегда с бедными, потому что, раздав все, стал сам опять бедняком. Но народ забыл ханов и беков, и не забыл Юсуфа. И когда после дождя, старокрымские татары собираются к развалинам Мюск-Джами, чтобы вдохнуть в себя аромат мускуса, всегда вспоминают праведного Юсуфа.
Пояснение автора
Развалины Мускусной мечети сохранились. Они образуют параллерограмм, свод над которым поддерживался столбами по три с каждой стороны. Вокруг мечети, еще в 60-х годах прошлого столетия, были видны красивые, местами с позолотой, арабески. Надпись над входом говорит: «Да будет благодарение Всевышнему за руководство на путь истины и милость Божия на Мухамете и его преемниках. Строитель сей мечети, в дни царствования великого хана мухамета-Узбека (да будет владычество его вечно), смиренный раб, нуждающийся в милости Божьей, Абдул-Гази-Юзуф, сын Ибрагима Узбекова, 714 гиджри» (1314 г.).
Золотоордынский хан Узбек (1313-1342 г.г.), по свидетельству арабских писателей, проявил особую ревность в утверждении мусульманства в его владениях. Сам Узбек-хан жил не в Солгате (Старый Крым) и лишь наезжал туда. С именем Юсуфа, помимо настоящей легенды, в народной памяти сохранилось предание об основании самого Солгата. Крымский историк Сеид-Мухамед-Риза (ум. 1756 г.) в своем сочинении «Семь планет в известиях о царях татарских» (напечатано Казем-беком в Казани в 1832 г.) рассказывает: «В прежнее время местность, на которой расположен город, принадлежала к Кафской пристани (Феодосийской), служа сборным пунктом для купцов персидских и франкских, привозивших сюда разные европейские и азиатские товары, которыми наполнялись и пестрели шалаши, палатки, деревянные дома и саманные мазанки. Благодаря превосходному климату и чудесному воздуху, население и постройки быстро умножились, и мало-помалу возник к югу от Кафы, при подошве высокой горы Аргамыш, целый город, обнесенный ради безопасности крепостной стеной и названный Солгатом. В ту пору один богатый купец предпринял постройку большой мечети и, из усердия к Богу, к материальным затратам присоединил и личный труд. Одетый в старое платье, он вместе с рабочими таскал глину. Вдруг проезжает мимо купец с двадцатью вьюками мусора. Строитель мечети полюбопытствовал узнать, что за товар везут. Торговец поглядел на грязную рабочую одежду его, презрительно ответил: «Подходящего для тебя товара нет». Смущенный таким ответом торговца, строитель заплатил тотчас же стоимость мускуса и велел свалить его в размешанную глину, сказав рабочим: «Сап (сваливай), кат (меси)!».Оттого и сам город назвали Сапкатом». Об этом древнем Солгате Лов Не Сшдпев в своей Н'1в1о1ге депега!е йе Нипз е(з. (р. 343) говорит: «Всадник едва мог объехать его на добром коне в полдня. Было много зданий, достойных удивления, особенно высших училищ, где преподавались всякие науки (развалины одного из них сохранились и доселе). Караваны из Ховарезми (Хивы) безопасно проходили в Крым, употребляя на путь три месяца. Жители наживали торговлей огромные богатства, заполняя золотом сундуки, ничего не уделяли беднякам».
Мускус — ароматичный, коричневого цвета порошок, добываемый из мускусной крысы (Азия) и гималайского оленя, самца, под брюхом которого имеется мешочек с этим веществом. Мускус, оцениваемый теперь от 960 рублей до 1280 рублей за килограмм, считался в древности драгоценнейшим препаратом, благодаря его целебным свойствам, в особенности для облегчения страдания рожениц. Может быть, в связи с этим мускус приобрел литургическое значение. Папы, до начала XVI века, вступая во владения Латеранским дворцом, получали в дар кошелек с двадцатью драгоценными камнями и мускусом, который считался символом добродетели и милосердия бедным. В свою очередь папы, выражая особенное благоволение царственным особам, дарили золотую розу с мускусом. Как говорит Н.В. Чарыков в своем известном труде о Павле Минезии, в 1675 г. был дан указ сибирскому приказу о посылке в Рим к аббату Скарлату 3 фунтов мускусу доброго, в вознаграждение за собрание сведений по описанию святынь Рима Судя по нашей легенде о Мускусной мечети в Солгате, литургическое значение мускуса было не чуждо миру мусульманскому. По словам татар, стены Мускусной мечети и теперь после дождя издают аромат.
Аргамыш (совр. Агармыш) — горный хребет верст в 8 в длину, на одной из вершин его имеется провал, схожий с жерлом вулкана, не более сажени в поперечнике. Местный пристав Н.М. Яворский опускал веревку в 50 сажень длины, но не достал дна, а, по словам старокрым-цев, если бросить просо, то оно выйдет в прудах Шубаша, за несколько верст от города. По преданию, в этот провал сбрасывали преступников.
Индол — путь в Индию.
Верблюд—завезен в Крым татарами из Средней Азии. Это нежное животное, после эмиграции степных татар стало быстро исчезать в Крыму.
Алла-разы-олсун — благодарю.
Настоящую легенду рассказал мне старокрымский мулла.
СОЛДАТКИН МОСТ
Теперь пройти ночью не страшно, кругом застроено. А раньше был пустырь и над обрывом стояла кузня, а в кузне жил цыган-кузнец. Бил молотом кузнец по наковальне, летели в стороны искры. Скалил зубы цыган, хохотал:
— Хватить по голове, мозги, как искры, разлетятся.
— А, чтоб тебе! — говорили люди и избегали без надобности ходить к кузнецу.
Неподалеку жила молодая солдатка. Муж ушел на войну в Туреччину, и два года не было вести о нем. Верно, убили, а не то так просто помер.
Приглянулась солдатка цыгану, стал он к ней захаживать. Когда орехов, когда чего другого носил. Уклонялась солдатка от ласки — и не хотела, чтобы цыган вовсе перестал ходить к ней. Вертелась, вертелась и забеременела.
— Что будем делать, если солдат вернется? — боялась солдатка. А цыган хохотал:
— Ребенка под мост — концы в воду. Чего, дура, робеешь?
И пришло время родить. Мучилась, мучилась солдатка и родила дочечку. Беленькую, не на цыгана, на солдата похожую.
— Не моя дочь, верно, с кем сблудила.
Толкнул женщину ногой и унес девочку к мосту, привязал к ней камень и швырнул в место поглубже.
И ударили в это время в ночной пасхальный колокол. Вскрикнуло дитя и замолкло.
— Куда ты девал девочку? — допытывалась солдатка. — Хоть бы покрестили ее, нехристь ты этакий!
— Покрестил сам ее, — хохотал злее прежнего цыган.
Недолго пожила солдатка и померла; все хотела позвать свою дочечку, но не знала, как позвать, потому что не было у нее христианского имени.
Прошло много лет. Из молодого цыган старым стал и таким неприятным, что не дай Бог на ночь присниться. Не заснешь потом. В народе дурно говорили о нем. Было много обид всяких. И один парень не стерпел, хватил его молотом по голове, и разлетелись мозги, как искры от наковальни. А вскоре развалилась и цыганская кузня.
Судили парня и засадили в острог. Но в ночь под Пасху зазевался надзиратель, и убежал парень из острога. Убежал и спрятался под мост. Искали — не нашли. Лежит парень под мостом и слышит, как ударили в пасхальный колокол. Перекрестился парень:
— Христос воскресе!
И почудилось ему, будто из тины под мостом кто-то ответил:
— Воистину!
Примолкнул парень, боялся шевельнуться. Стихнул ветер, выглянула из-за туч луна, осветила местность. И увидел парень, как вместе с туманом поднялась от ручья девушка в белом и потянулась к нему:
— Кузнецова дочь я, имени нет у меня, потому что некрещеной бросили. Мучусь я. Похристосуйся со мной, и помру я тогда христианкой. Так сказано мне.
Поднялись у парня волосы дыбом, и бросился он бежать от моста. И сколько времени бежал — не помнил, и куда бежал — не соображал. Очнулся в острожной больнице, рассказал все, что случилось с ним. Только никто не поверил,-а за побег дали ему сто плетей. Однако хоть не поверили, все стали говорить один другому о некрещеной дочери, и под следующую Пасху никто не пошел через мост.
Разговелся острожный надзиратель и стал хвастать, что пойдет на мост и ничего с ним не случится. И пошел. Идет, а у самого сердце бьется. Кто шел позади — поотстал, а впереди собака воет, и пасхальный звон похоронным кажется. Стал подходить к мосту: не мост, а снежная белизна. Присмотрелся и видит — красавица стоит, волосы длинные распущены. Стоит в одной рубахе, дрожит, руки вперед простирает.
— Пошли, — говорит, — ко мне такого, чтобы еще ни с кем не похристосовался. Похристосуется со мной, помру христианкой, и мать на место в гробу ляжет.
Не слушал дальше надзиратель, убежал к себе в острог и со страха запер сам себя в одиночную.
И с тех пор стало всем известно, что каждый год в пасхальную ночь ищет девушка у моста, чтобы кто-нибудь похристосовался с нею первой. И не может найти такого храброго, чтобы не побоялся спасти ее, хотя бы пришлось самому умереть.
Застроился город, кругом моста стали дома. Живут в них новые люди и не знают, что случилось некогда у моста. Только одна старуха помнит, как рассказывала ей о несчастной солдатской дочке бабка ее и будто бы, рассказывая, добавляла:
— Все дождалась несчастненькая. Вернулась с чужбины душа солдатская, возвратился старый солдат взглянуть на свои места. Под Пасху, в самую полночь, вступил он на мост. Бросилась к нему девушка и рассказала все. Храбрость с жалостью в ней вместе жила.
— Христос воскресе!
И трижды похристосовался солдат с дочкой солдатской. И успокоились оба навеки.
ГЮЛЯШ-ХАНЫМ
Туды-Мангу-хан был похож на быка с вывороченным брюхом; к тому же он был хром и кривил на один глаз. И все дети вышли в отца; одна Гюляш-Ханым росла красавицей. Но Туды-Мангу-хан говорил, что она одна похожа на него. Самые умные люди часто заблуждаются.
В Солхатском дворце хана жило триста жен, но мать Гюляш-Ханым занимала целую половину, потому что Туды-Мангу-хан любил и боялся ее. Когда она была зла — запиралась у себя, тогда боялся ее хан и ждал, пока позовет. Зная, каков бывает нрав у женщины, когда войдешь к ней не вовремя. А в народе говорили, будто ханша запирается неспроста. Обернувшись птицей, улетает из Солхатского дворца в Арпатский лес, где кочует цыганский табор Ибрагима. Попытался было сказать об этом Туды-Мангу-хану главный евнух, но побелело от гнева ханское око и длинный чубук раскололся о макушку старика. Помнил хорошо хан, что вместе с Гюляш-Ханым пришла к нему удача, — так наворожила ее мать. И любил хан цыганку-жену, потому что первым красавцем называла его, когда хотела угодить. Улыбался тогда Туды-Мангу-хан, и лицо его казалось чебуреком, который сочнел в курдючном сале. И всегда, когда хан шел на Ор, он брал с собой Гюляш-Ханым на счастье, чтобы досталось побольше добычи и была она поценнее.
Один раз добыл столько, что понадобилось сто арб. Была удача большая, потому что Гюляш-Ханым не оставляла хана, даже когда он скакал на коне. Но арбы шли медленно, а хану хотелось поскорей домой. Позвал он Черкес-бея и поручил ему казну и Гюляш-Ханым, а сам ускакал с отрядом в Солхат. Весел был хан, довольны были жены.. Скоро привезут дары. Только не всегда случается так, как думаешь. Красив был Черкес-бей, строен, смел, как барс, в глазах купалась сама сладость. А для Гюляш-Ханым настало время слышать, как бьется сердце, когда близко красавец. Взглянула Гюляш-Ханым на Черкес-бея и решила остаться с ним — обратилась в червонец. Покатился червонец в ногам бея, поднял он его , но не положил к себе — был честен Черкес-бей — и запер червонец в ханскую казну. Честным поступком не всем угодишь.
А ночью напал на Черкес-бея Балаклавский князь, отнял арбы, захватил казну. Еле успел спастись Черкес-бей с немногими всадниками. И повезли Гюляш-Ханым с червонцами в Балаклаву. В верхней башне замка жил греческий князь. К нему и принесли казну. Открыл князь казну и начал хохотать. Вместо червонцев в казне звенел рой золотых пчел.
— Нашел, что возить в казне, глупый Туды-Мангу-хан!
Вылетел рой к верхнему окну; но одна пчела закружилась около князя и ужалила его прямо в губы. Поцелуй красавицы не всегда проходит даром. Отмахнулся князь и задел крыло пчелы. Упала пчела на пол, а кругом ее посыпались червонцами все остальные.
Поднял от удивления высокую бровь Балаклавский князь и ахнул: вместо пчелы у ног его сидела, улыбаясь, ханская дочь, загляделась на него. Был красив Черкес-бей, а этот еще лучше. Светилось на лице его благородство, и в глазах горела страсть. Околдовало его волшебство женской красы, и оттолкнул юноша ногой груду золота. Когда молод человек, глаза лучше смотрят, чем думает голова. Схватил ханшу на руки и унес к себе.
Три дня напрасно стучали к нему старейшины, напрасно предупреждали, что выступило из Солгата ханское войско. Напиток любви самый пьяный из всех, дуреет от него человек. А на четвертый день улетела Гюляш-Ханым из башни. Обернулась птицей и улетела к своим, узнала, что приближается к Балаклаве Черкес-бей.
Скакал на белом коне Черкес-бей впереди своих всадников и, услышав в стороне женский стон, сдержал коня. В кустах лежала Гюляш-Ханым, плакала и жаловалась, что обидел ее Балаклавский князь, надругался над ней и бросил на дороге.
— Никто не возьмет теперь замуж.
— Я возьму! — воскликнул Черкес-бей. А за твою печаль заплатит головой Балаклавский князь.
И думала Гюляш-Ханым по дороге в Солгат, кто лучше, один или другой, и хорошо бы взять в мужья обоих, и князя, и бея, и еще цыгана Ибрагима, о котором хорошо рассказывает мать. Когда имеешь много, хочется еще больше.
А балаклавский князь искал повсюду Гюляш-Ханым и, когда не нашел у себя, пошел, одевшись цыганкой, искать в ханской земле. Через горы и долины дошел до Солгата. На много верст тянулся город, но не было никого на улицах. Весь народ пошел на площадь к ханскому дворцу, потому что Туды_Мангу-хан выдавал младшую дочь замуж и угощал всех, кто приходил. Сто чалгид-жи и сто одно думбало услаждали слух, по горам горели костры; ханские слуги выкатывали на площадь бочки с бузой и бетмесом; целое стадо баранов жарилось на вертеле. Славил солгатский народ Туды-Мангу-хана и его зятя Черкес-бея.
Завтра утром повезут Гюляш-Ханым мимо мечети султана Бибарса; будет большой праздник. Думала об этом Гюляш-Ханым, и что-то взгрустнулось ей. Подошла к решетчатому окошку в глухой переулок и вспомнила Балаклавского князя.
— Хоть бы пришел.
И услышала с улицы, снизу, старушечий голос:
— Хочешь — погадаю; вели впустить.
Велела Гюляш-Ханым впустить ворожею и заперлась с нею вдвоем.
— Гадай мне счастье.
Посмотрела Гюляш-Ханым на цыганку. Горели глаза безумным огнем, шептали уста дикие слова. Отшатнулась ханша. Упали женские одежды, и к ней бросился Балаклавский князь. Бывает луна белая, бывает желтая. Посмотрели люди на небо, увидели сразу три луны: одну белую и две в крови. Подумали — убили двух, третий остался. Вскрикнула Гюляш-Ханым. Вбежал Черкес-бей. В долгом поцелуе слились уста. Мелькнуло лезвие ятагана, и покатились две головы любивших. Оттолкнул Черкес-бей тело Гюляш-Ханым и женился в ту же ночь на старшей дочери хана. Потому что не должен мужик жалеть бабу.
Теперь от Солхатского дворца остались одни развалины. Совсем забылось имя Гюляш-Ханым. Но в осеннюю пору, когда у местных татар играют свадьбы, в лунную ночь видят, как на том месте, где был дворец хана, встречаются две тени.
И спрашивает одна:
— Зачем ты погубил меня? И отвечает другая:
— Я любил тебя.
Пояснение автора
Легенда относится к тому времени, когда побережье Крыма от Судака до Бело-горска находилось в руках греков, а вся степная часть полуострова — во власти татар, т.е. ко времени после первой половины XIII века, времени вторжения в Крым татар. В этот период, до утверждения династии Гиреев ( в первой половине XV века), главным центром татарского владычества в Тавриде был город Солхат, теперешний Старый Крым. Отсюда, например, золотоордынские ханы вели сношения с египетскомамелюкским султаном. Памятником татарских сношений явилась мечеть, построенная султаном Бейбарсом (1281-1288 г.г.).
Бейбарс — «Уроженец Кипчака, египетский султан Бибарс, желая увековечить свое имя и прославить место своего рождения, построил великолепную мечеть, стены которой были покрыты мрамором, а верх — порфиром» ^оз с1е ви1дп!в. ШзШге депега1е Не Нипз е?с. Рапв, 1756, т.11, р. 643). Тудан-Мангу-хан — лицо историческое. Это он отправлял в Египет нарочитое посольство с просьбой пожаловать ему какой-нибудь мусульманский титул. От его времени дошла старокрымская монета (1284 г.). Ханы не всегда жили в Солхате, и в их отсутствие городом правили наместники. Одним из таких наместников являлся Черкез-бей, живший, впрочем в более позднюю эпоху, судя по договору 1380-го года меду генуэзцами и татарами. Старокрымские беи и беки пользовались огромными правами, так, они имел право чеканить монету, сноситься с другими странами и т.д.
Ор (по-татарски ров) — теперь Перекоп. Старая крепость была построена на перешейке, который был перерезан рвом. Арпат — деревня между Судаком и Алуштой.
Чебуреки — пирожки с рубленой бараниной, поджаренные в курдючном сале. Это любимо блюдо татар.
Буза — напиток, приготовленный из проса.
Чалгиджи — музыкант.
Думбало — большой барабан.
Бетмес — мед, приготавливаемый из виноградных выжимок.
Ханский дворец. Был построен на берегу р. Серен-Су, протекающей из южной части города. Здание существовало еще в конце XVIII века, когда в нем жил епископ Гумилевский (ум. 1792 г.). Теперь от дворца остались развалины внешней стены, внутренняя же площадь продана городом частному лицу.
Легенду эту, как и последующую, я слышал от бывшего заведующего Феодосийским музеем древностей — Степана Ивановича Веребрюсова. В несколько иной редакции она помещена в «Легендах Крыма» В.Х. Кондараки.
