Имение Токмаковых
Шаблон:РВ начале 80-х годов XIX века сибирский купец Иван Федорович Токмаков (1838-1908), уроженец пограничного с Китаем города Кяхты по совету врачей переселился вместе с семьей в Крым. Он купил у графа П.П. Шувалова вытянутый от подножия Ай-Петри до моря участок. С одной стороны имение князя Юсупова, с другой - Шуваловых-Долгоруких.
Два роскошных дворца, а между ними - деревянная двухэтажная дача, единственным украшением которой являлись затейливые резные карнизы и наличники. Большая резная деревянная веранда располагалась с южной стороны. Весь этот дом строился собственными руками Ивана Федоровича, в помощниках был лишь один плотник. В нем предусматривались удобные уютные комнаты для всех членов большой семьи. Флигели и подробные постройки: кухня, конюшня, птичий двор, прачечная находились на некотором расстоянии от дома.
В 1885 году дом был готов, и все Токмаковы, включая трех сыновей и трех дочерей, принялись устраиваться на новом месте. На своей родине, Кяхте, Иван Федорович занимался торговлей чаем с Китаем, а в Крыму он увлекся виноградарством и виноделием, причем очень успешно. В Алуште ему принадлежали огромные виноградники и большой винный подвал. Вина Токмаковых-Молотковых (компаньонов), благодаря одному из лучших виноделов Крыма В.Ф. Егорову, стали успешно завоевывать внутренние и внешние рынки, выставлялись на всероссийской выставке в Нижнем Новгороде, во Франции и награждались призовыми медалями. Все члены этой дружной семьи принимали участие в преобразовании Южного берега Крыма.
В это время в Кореизе было довольно пустынно. Выше Олеиза - маленькая татарская деревушка, недалеко еще одно селение - Верхний Мисхор, ниже красовались миндальная роща и старинный мисхорский парк.
Свою общественно-полезную деятельность в Кореизе Иван Федорович начал со строительства больницы, участок земли под которую приобрела на свои деньги графиня С.В. Панина; ее имение находилось рядом, в Гаспре. В течение 18 лет, с 1895 по 1913 год, здесь был выстроен целый больничный поселок. Здание для хирургических и терапевтических больных на 13 коек; заразный барак из трех палат для шести больных; родильный приют на 10 мест; большая амбулатория; прачечная; дом для врачей; надворные постройки; проложен водопровод и устроена канализация. На содержание больницы поступало много пожертвований. О их размерах свидетельствуют ежегодные отчеты, которые печатались в ялтинской типографии; они сохранились в нашем домашнем архиве.
В специальной графе "поступление" можно увидеть известные во всей России фамилии: великих князей Романовых - Александра Михайловича и Ксении Александровны, Петра Николаевича и Милиции Николаевны, графини С.В. Паниной и князя Ф.Ф.Юсупова, владельцев Мисхора, Алупки, Симеиза. Рядом с ними указаны лица, "пожелавшие остаться неизвестными". Многие люди считали своим долгом помогать страждущим, но основная тяжесть забот лежала на Токмаковых, и так было вплоть до передачи больницы в 1913 г. в ведение земства. Но и после этого вдова Ивана Федоровича - Варвара Ивановна оставалась ее попечительницей. Медсестрами там работали их старшие дочери - Елена Ивановна Булгакова (1868-1945), жена знаменитого экономиста и философа Сергея Николаевича Булгакова (1871-1944), с 1918 г. принявшего сан священника, и Мария Ивановна Водовозова (1869-1954), основательница первого в России марксистского издательства, где, между прочим, опубликованы самые ранние работы В.И. Ленина - "Развитие капитализма в России" и "Экономические этюды и статьи". Больницу возглавляли, как говорят, "от Бога" опытные земские врачи. Сперва Александр Иванович Алексин (1863-1923) - друг А.П. Чехова и А.М. Горького, затем Константин Васильевич Волков (1871-1938) и, наконец, супруги Михайловы - Константин Александрович (1872-1920) и Елена Николаевна (1872-1963).
Кроме того, на средства Токмаковых была построена Чайная с библиотекой-читальней, позднее превратившаяся в Народный дом, где развернулась активная театральная деятельность многих членов семьи. Здесь они организовали хор и оркестр народных инструментов. В спектаклях и концертах, наряду с любителями из числа местных жителей, принимали участие многие знаменитые деятели культуры и театра, в разное время приезжавшие отдыхать в "Олеиз" или в соседний "Новый Мисхор": актриса Е.Д. Турчанинова, М.Н. Ермолова, арфистка К.А. Эрдели, дочери Ф.И. Шаляпина - Ирина и Лидия, племянник А.П. Чехова - Владимир Иванович и тогда совсем юноша, поэт Сирин -Владимир Набоков, дебютировавший в спектакле А. Шницлера "Забава" в роли Фрица Лобгеймера. От того времени сохранилось множество афиш: тут и "Дядя Ваня", исполненный в 1902 году, и непременные пьесы Островского и "Ревизор" Гоголя, где городничего играл писатель А.И. Куприн.
Одновременно с Народным домом Иван Федорович построил в память чудесного спасения семьи императора Александра III при станции Борки двухэтажную церковноприходскую школу. В1893 году в ней обучались 50 мальчиков и девочек. Заодно он полностью преобразил и расширил до размеров приходского храма обветшавшую домовую церковь во имя св. Вознесения Христова княгини А.С. Голицыной. Разумеется, хлопотная обязанность старосты была возложена на самого дарителя и благоукрасителя. Как при этом не вспомнить его другие, не менее значимые дела - крупный денежный вклад в строительство главного собора Ялты во имя святого благоверного князя Александра Невского и возведение на Садовой улице нескольких домиков-бараков, предназначавшихся для сестер милосердия Российского общества Красного Креста; а еще в Алупке в горном сосновом бору под Ай-Петри Токмаковы полностью содержали пансион "Хоба-Туби" для малоимущих лиц интеллектуального труда. Там под заботливой опекой их дочери Марии Ивановны Водовозовой и с помощью доктора Алексина поправляли свое здоровье М. Горький, Ив. Бунин, В. Короленко.
Воистину кипучей можно назвать жизнь обитателей "Олеиза" Их щедрую помощь чувствовали на себе буквально все, кто с ними соприкасался.
В советские годы, если и вспоминали Токмаковых, то исключительно из-за издательницы Марии Ивановны и ее первого мужа - Николая Васильевича Водовозова (1871-1896), соратника Ленина по борьбе с народничеством. Она овдовела совсем молодой, имея на руках троих маленьких детей. Но вскоре вышла замуж за молодого врача Василия Константиновича Хорошко, впоследствии известного профессора-невропатолога, члена-корреспондента Академии медицинских наук, и родила ему тоже троих детей.
В семье Токмаковых и Водовозовых многие мужчины отличались слабым здоровьем и рано умирали от туберкулеза. Вот и отец мой, Владимир Николаевич Водовозов (1895-1924), скончался 28 лет от роду. Его прочили в наследники большого Токмаковского дела и послали учиться в коммерческое учебное заведение в Харькове, откуда, как только началась первая мировая война, он ушел на фронт. В Крыму появился уже во время революции. В апреле 1919 года во время первой эвакуации белой армии он оказался на Мальте, где и повенчался со своей женой. Они вернулись через год - не могли пережить разлуку с близкими.
"Большой дом" Токмаковых долгие годы стоял в довольно неприглядном виде. По настоянию культурной общественности Ялты его кое-как отремонтировали и повесили охранную доску, что означало - ломать нельзя, как бы не хотелось сделать новому владельцу - Николаевскому судоремонтному заводу, построившему в пяти метрах от изящной дачи десятиэтажный бетонный пенал, спальный корпус своего дома отдыха.
В доме Токмаковых в течение многих лет занимала Мария Николаевна Алексеева (1881- 1971), дочь одного из самых известных градоначальников Москвы, Николая Александровича Алексеева, и двоюродная племянница прославленного режиссера МХАТа Константина Сергеевича Станиславского. По состоянию здоровья она была вынуждена жить на юге и буквально прижилась в семье Токмаковых. Ее состояние безудержно тратилось на благотворительные цели. В Кореизской больнице ею содержался так называемый заразный барак и построено родильное отделение. Когда "раскулаченную" беспомощную женщину вместе с бабушкой выкинули из дома, пришлось ехать в Москву. Но московский климат оказался губительным, и Мария Николаевна решилась вернуться в Кореиз. Какое-то время снимала у знакомой татарки Фатимы комнатушку, перебивалась частными уроками иностранных языков и уже в конце жизни получила право на постоянное проживание в той больнице, для которой так много сделала. Ее похоронили на Гаспринском кладбище рядом с прахом близкого человека - Елены Николаевны Михайловой, бывшей последние пятьдесят лет бессменным главным врачом Кореизской больницы.
В центре фамильного некрополя Токмаковых-Водовозовых-Булгаковых находится могила Александра Ивановича Деспот-Зеновича. Из публикаций прошлого века удалось узнать, что он принадлежал к древнему роду византийских императоров, чьи потомки переместились сначала в Сербию, потом в Литву и Молдавию, после чего окончательно осели в России. Известно, что Александр Иванович был одно время кяхтинским градоначальником и тогда началась их дружба с Иваном Федоровичем Токмаковым. Этот градоначальник переписывался с Герценом и вообще считался незаурядной личностью, придерживаясь весьма крайне либеральных взглядов.
"Олеиз" - усадьба из усадеб, она занимает ни с чем не сравнимое место в русской культуре и духовности, словно воплощая в себе последний акт чеховского "Вишневого сада". Такое же столкновение судеб дворянской и купеческой России со своими Раневскими и Лопахиными, тот же клубок интеллектуальных противоречий, метаний и страстей, раскалывающих основу основ государственного устройства - родовое семейное гнездо. Разве что финал у них разный. В "Вишневом саде" есть проблески надежды на светлое будущее. В Олеизе все закончилось трагедией. Вот почему, всматриваясь в историю этой усадьбы, мы испытываем не только горькое чувство утраты огромного пласта в русской усадебной культуре, но и необходимость возрождения ее устоев.
Никогда не забыть привезенную из Москвы выставку домашнего архива Токмаковых-Водовозовых в Воронцовском дворце. Она была специально приурочена к конференции "Чехов и серебряный век". На ней демонстрировались уникальные олеизские фотографии. Некоторые из них, как например, портреты философа и богослова С.Н.Булгакова (о. Сергия), в дальнейшем неоднократно использовались в качестве иллюстраций к исследованиям, посвященным жизни, научной и богословской деятельности Булгакова. В этой экспозиции произошла заочная, по-своему знаменательная встреча отца с сыном - ее олицетворял живописный вид покинутого ими родного гнезда в Олеизе, сделанный рукой Федора Сергеевича Булгакова.
С большим интересом участники конференции рассматривали афиши спектаклей в Народном доме Кореиза, что построили Токмаковы. Среди них оказалось маленькое рукописное объявление о предстоящем 19 августа 1918 года спектакле по пьесе Артура Шницлера "Забава". Исполнителем роли Фрица Лобгеймера тут заявлен не кто иной, как будущий знаменитый писатель В. В. Набоков. Свой актерский дебют он вспомнил уже в изгнании в романе "Пнин": "Так случилось, что мне пришлось присутствовать на представлении. Сарай заполняли "dachniki" (отдыхающие), а также изувеченные солдаты из соседнего госпиталя". Живя в Гаспре, Набоков не только писал стихи и занимался ловлей крымских бабочек. Всего охотней он проводил время в обществе своих сверстников, собиравшихся в Олеизе. Двое из них: "сын ялтинского врача" Коля и "его сестра" Лида появляются уже на первых страницах другого романа писателя "Подвиг", опубликованного в Берлине в 1932 году. Некоторая доля влюбленности в девушку со стороны автора отразилась в грезах его героя, готового после крушения корабля спасать "креолку, с которой накануне танцевал танго на палубе". Еще раз "длинное нежное лицо", - в нем было "что-то ланье", - возникло "с некоторой назойливостью", едва только берег России отступил "в дождевую муть, так сдержанно, так просто, без единого знака, который бы намекал на сверхъестественную продолжительность разлуки".
Сопоставляя подлинные факты, извлеченные разными исследователями из биографии Набокова, и привычную среду обитания Олеиза, зная, как романист любил мистифицировать читателя, намеренно путая имена, характеры, события, все же позволим себе узнать в этих персонажах реально существовавших людей. "Коля, Лидин брат", который, как выясняется, был "одних лет" с автором, "худосочен и мал ростом" и которому, как в "Детстве Темы", сопутствует собака (в восхитительнейшей сценке купания в море подростков она названа "фокстерьером Лэди"), несомненно, несет в себе черты сына врача кореизской больницы Константина Александровича Михайлова. Его так же, как и отца звали Константином, но чаще "Котиком".
Кстати, о существовании реального предмета воздыханий юного Сирина и вместе с тем адресата нескольких очень даже неплохих лирических стихотворений 1918 года биографы Набокова догадывались и раньше. Но почему-то называли ее Лидией Токмаковой. Тогда как Лида, точнее Лидия Николаевна Водовозова (1896-1934), приходилась дочерью Марии Ивановне и Николаю Васильевичу Водовозовым и, следовательно, являлась внучкой В.И. Токмаковой. Как далеко зашли их отношения, теперь трудно сказать. Говорят, она скоро забыла своего юного поклонника и вышла замуж за другого завсегдатая Олеиза, профессора В.И. Серебровского. Это произошло после того, как Набоковы переселились из Гаспры в Ливадию. В том же 1919 году у нее родилась дочь Нина, скончавшаяся в 16 лет от туберкулеза. Брак Лидии оказался крайне неудачным. К тому же из-за болезни легких она почти безвыездно жила в Олеизе. Она умерла в 38 лет, так никогда и не узнав, что вдохновила знаменитого изгнанника на томительно-нежное видение ночной Яйлы, в котором сливались в одно целое сидящая у костра Лида с "румяно-карими от огня глазами", "будто приподнятое, море цареградской стезей посредине, лунной стезей" и таинственная глубина, в которой "дрожащими алмазными огнями играла Ялта". Писатель весьма своеобразно отомстил сопернику, сообщив читателю, как "охотно принимал вызов Владимира Ивановича, двадцатилетнего корнета с мускулами, как булыжники". Более того, есть основание думать, что он - как некогда Пушкин, - продолжал интересоваться судьбой своей бывшей крымской подруги, знал о безвременной кончине ее и дочери, и даже использовал эту историю в рассказе "Ultima Thule" (1942 г.).
Тема "алмазных огней" (сравни чеховское "небо в алмазах") грустной мелодией резонирует в сердце главного героя, обманывает его россыпью "из ладони в ладонь" среди темных холмов мифического Молиньяка. Несколько раз повторяясь в финальной части повествования, эта "горсть огней в подоле мрака" в конечном итоге заставляет его перебраться в воображаемую " Зоорландию ". Иными словами, совершить поступок, равносильный подвигу, и, рискуя жизнью, вернуться в Россию. Чтобы более конкретно узнать место возвращения, достаточно внимательно перечитать начало и конец романа.
Называя первый раз фамилию - Эдельвейс, Набоков подчеркнул, что она "цвела в горах" и, видимо, поэтому соединил ее с редким именем - Мартын. В церковном календаре ему сопутствует день Святого исповедника крымского Мартина (655 г.), папы римского, который выпадает на 14 апреля (ст. ст). Кажется, с этого времени начинает распускаться в наших горах "баловень гербариев" - крымский эдельвейс. Ботаники называют его "ясколкой Биберштейна". Мало того, это имя было постоянно на слуху в Олеизе. Оно входило в латышское отчество брата и сестры с фамилией Берг (дословный пер. с нем.-Гора). Первый из них, - Карл Мартынович, начал служить в "Олеизе" виноградарем-садовником с 1910 года. Оттилия Мартыновна (187?-) появилась здесь гораздо раньше, выйдя замуж где-то в середине 1890-х годов за одного из сыновей владельцев. На той же семейной фотографии Токмаковых 1903 года привлекательная, крепко сбитая молодая латышка лет тридцати стоит крайней слева в верхнем ряду и держит на руках дочку Булгаковых - Машу, рядом пристроился ее муж Вячеслав Иванович Токмаков (1873-1902), болезненного вида молодой человек.
Куда более конкретней, точно списанной кистью художника-видописца, запечатлена в "Подвиге" сама усадьба Токмаковых в окружении до боли знакомого рассказчику ландшафта. В книге ее название "Олеиз" замаскировано и переиначено в "Адреиз".
Понятно, что писателя вдохновляла живая натура, однако небезынтересно сравнить ее с документами, обнаруженными в Крымском архиве. Это довольно полное инвентаризационное описание всех угодий и строений имения, принадлежавшего Варваре Ивановне Токмаковой, включая схематический план участка. Описание сделано за одну неделю, с 24 февраля по 3 апреля 1921 года, по случаю национализации "Олеиза" и дальнейшей передачи его на баланс только что образованного Южсовхоза. Текст насчитывает 19 полных листов и начинается с указания границ участка: "Расположен при селении Мисхор в 12-13 верстах от Ялты. По Нижне-Алупкинскому шоссе примыкает к морю на протяжении приблизительно 40 сажен; с востока "Олеиз" граничит с "Кореизом" б. Юсупова, с запада с Мисхором, а с севера татарским общественным кладбищем (вот где Набоков охотился на бабочек! - А.Г.) и землями поселян Мисхора. Нижняя прибрежная часть, глубиной до 50-60 сажен, пологая, а затем начинается подъем крутизной в среднем 20-25 градусов. Общее количество земли около 9,3/4 дес; под виноградником около 1,1/4 дес. (средний возраст лозы 30 лет) через совхоз проходит Нижне-Алупкинское шоссе; под пляжем около 1/4 дес; пляж из мелких камней, доступен для купания; под парком около 4,1/2 дес, растительность смешанная, встречаются представители всех пород, произрастающих в Крыму, есть лужайки, которые могут быть использованы под культуры, не требующие полива. Недостаток воды дает себя знать. Ответвление от Харакского водопровода всего 1/2 дюйма труб". После чего следует подробнейшая "Опись" всех 35 жилых и нежилых строений усадьбы.
Первым в ней, под № 2 фигурирует очень известная в истории Ялты дача "Нюра", представлявшая собой "двухэтажное бревенчатое сооружение на цоколе из дикого камня, крытое железом, с электрическим освещением, водопроводом и канализацией. В первом этаже насчитывалось 7 комнат, во втором - 4. В обоих этажах большие балконы". Совсем недавно пришлось узнать, что эту дачу проектировал и строил талантливый ялтинский архитектор М. И. Котинков.
На протяжении полувека она служила приютом для многих государственных и общественных деятелей; в свое время там останавливался весь цвет российской творческой интеллигенции, начиная с композитора С. Рахманинова, писателя М. Горького, художника М. Нестерова и заканчивая первым обитателем уже советского Дома Отдыха РАБИСа певцом Козловским. Для многих из них отдых в "Нюре" был наполнен незабываемыми впечатлениями и знаменательными встречами с собратьями по искусству. Зачастую эти воспоминания окрашивались в радужные тона. Наиболее примечательными явились 1901-1902 годы, когда в надежде встретиться с находившимся в Гаспре Л.Толстым в Олеиз съехались многие его почитатели. Почти полгода тут (с конца ноября 1901 г. по 23 апреля 1902 г.) находился с семьей М. Горький. У него, сменяя друг друга, а иногда и все вместе, гостили Скиталец (С. Г. Петров), Л. Андреев, Ив. Бунин, С Рахманинов, А. Спендиаров, Ф. Шаляпин, Н. Телешов. Последний, вспоминая прошлое, описал один такой день, который, вероятнее всего, приходился на середину апреля 1902 года. "Ранней весной, в Черное море, на простой рыбацкой лодке, - писал Н.Д.Телешов, - выехали мы с дачи "Нюра" в Олеизе, где жил тогда Горький, вчетвером: Скиталец, Горький, Шаляпин и я. На десятки верст вокруг не было ни одного человека. Солнце золотом сверкало в сильных и упругих, вздымавшихся и падающих синих волнах. Шаляпин запевал "Вниз по матушке по Волге", а Горький и Скиталец изображали хор; единственным слушателем был я, сидевший на руле...".
Не менее знаменитым, к тому же имеющим прямое отношение к роману "Подвиг", является другое жилое здание, обозначенное под № 1, как "бревенчатое двухэтажное строение, с 2-х сторон оштукатуренное, на высоком цоколе из дикого камня; крытое железом". Составитель не забыл указать, что оно "хорошей стройки", есть электричество, вода, канализация. В первом и втором этаже - закрытые и открытые балконы и 24 жилые комнаты. Что касается подсобных помещений, коридоров, лестниц, дверей и окон, то тут их указывается великое множество.
Приходится удивляться великолепной памяти Набокова, даже по прошествии многих лет, хорошо ориентируясь на местности, "он выбирал из мира на потребу души" его самые характерные признаки.
Собирательный портрет вымышленного Адреиза, а вместе с ним и реального Олеиза - это "черные кинжалы кипарисов, глубоко вдвинутые в небо", "восторженное небо и дивно-синее, в ослепительных чешуйках, море", "неживая белизна татарских стен против луны". Но главное место в нем занимает родовое гнездо, давно обжитое, согретое теплом и уютом любящих друг друга людей, где на вопрос "неусидчивых соседей" об отъезде с недоумением отвечают: "Да где ж нам жить, как не в Крыму?". Несколько иронично, но все же с явной симпатией представлена "большая нелепая дача". Она - "со многими лесенками, переходами, галереями, так забавно построенная, что порой никак нельзя было установить, в каком этаже находишься, ибо, поднявшись по каким-нибудь крутым ступеням, ты вдруг оказывался не в мезонине, а на террасе сада".
Еще раз Олеиз, пробравшись в Зазеркалье романа и вдруг из Адреиза превратившись в Молиньяк, встречает читателя через "15 верст" от места, где, сойдя с ночного поезда, неведомым образом очутился Мартын. "Городок был яркий белый, резко разделенный на свет и тень, с многочисленными кондитерскими. Дома, налезая друг на друга, отошли в сторону, и шоссейная дорога, обсаженная огромными платанами с телесного цвета разводами на зеленых стволах, потекла мимо виноградников". Плохо ориентированному в крымском пространстве читателю требуется разъяснить, что "городок", по приметам очень похожий на Ялту, отстоит от Олеиза на то же расстояние. Если путник захочет отправиться оттуда пешком, то непременно увидит точно такой же ландшафт, какой созерцал Мартын, приближаясь к Молиньяку: "Посмотрев на карту, он убедился в том, что на пятом километре дорога делает петлю, и потому, если пойти на восток через вон тот желтый от дрока холм, можно, вероятно, попасть на ее продолжение. Перевалив на ту сторону, он действительно увидел белую змею дороги и опять пошел вдоль нее, среди благоуханных зарослей и все радовался своей способности опознавать местность.
Вдруг он услышал прохладный звук воды и подумал, что в мире нет лучшей музыки. В туннеле листвы дрожал на плоских камнях ручей".
Едва наш герой достиг желанной цели, как ему пришло в голову окунуться в прошлое и поменять отчество, "учась жить инкогнито". И он в мгновение ока превратился в садовника, удачно маскируясь под одного из своих прототипов. Похоже, что это правда. Иначе откуда такое точное соответствие с садом, за которым ухаживал в Олеизе Карл Мартынович Берг? - "...клеенчатая корзинка, нацепленная на сук, постепенно тяжелела, наполняясь крупными, глянцевито-черными черешнями, которые Мартын срывал за тугие хвосты. Когда черешни были собраны, поспело другое: абрикосы, пропитанные солнцем, и персики, которые следовало нежно подхватывать ладонью, а то получались на них синяки". Изысканный изобразительный ряд этого вкуснейшего натюрморта способен оценить лишь тот, кто помнит крымское садоводство в его лучшую пору. С не меньшой любовью и со знанием дела на этих страницах романа преподаны тайны ремесла крымского садовника. В засушливом климате ему всегда требовалось вовремя и в достатке доставить растению влагу, что с превеликим удовольствием и делает наш герой: "как же весело было, когда из дворового бассейна проводилась вода к питомнику, где киркой проложенные борозды соединялись между собой и с чашками, расцапанными вокруг деревец; блистая на солнце, растекалась по всему питомнику напущенная вода, пробиралась, как живая, вот остановилась, вот побежала дальше, словно нащупывая пути...".
Увы, этот бесконфликтный "потерянный рай" был неизмеримо далек от подлинной драматической ситуации, в которой оказался маленький островок на карте Крыма. Начиная с 1920 года тут происходили события, поразившие самые основы существования этого прежде сплоченного и дружного семейного клана. Верная идеалам своей молодости, Мария Ивановна Токмакова, теперь уже Водовозова-Хорошко, с первых лет революции состояла на службе у большевиков и жила в Москве. Ее сестру Елену Ивановну (в домашнем кругу Нелли) и мужа священника о. Сергия Булгакова в самом конце декабря 1922 года насильно выдворили из страны в эмиграцию, разрешив взять с собой двух младших детей и оставив в заложниках старшего. Трагедия заключалась в том, что именно Булгаковы были более всего привязаны к Олеизу. Здесь начиналось семейное счастье молодых и сюда залетел Ангел смерти, задевший "своим крылом" их горячо любимого сына Ивашечку. Смерть этого чистого "белого" мальчика потрясла отца с такой духовной и мистической силой, что полностью преобразила его как человека и мыслителя, а в дальнейшем наполнила радостью обретенное им священство. С думами об Ивашечке создавалась исключительно религиозно-богословская книга "Свет Невечерний", нашедшая свое продолжение уже за границей в трудах об Иоанне Предтече, Богородице, об Ангелах и Лествице Иакова. Размышляя в "Автобиографических заметках на тему "Моя Родина", свое, казалось бы, глубоко личностное восприятие он начнет с простых и невероятно трагических слов: "Родина - там, где смерть" и затем назовет своей первой родиной маленький городок Ливны, где служили его предки-священники и где находились их могилы, а второй родиной - Крым с маленьким тенистым кладбищем в Кореизе и могилой сына, в которую мечтал лечь сам. Но зная, что это может никогда не сбыться, зашил в ладанку драгоценную горсть земли и увез в изгнание. С нею и в иерейской рясе, служившей ему в Крыму, похоронили протоиерея отца Сергия на кладбище Сент-Женевьев де Буа под Парижем.
Всю свою сознательную жизнь С.Н. Булгаков думал о судьбе России. Многие мысли в трудах на эту тему остаются актуальными и сегодня. Например, созданная еще в 1916 году в Олеизе "Философия хозяйства" с ее понятием о мире и России как о едином космическом организме, одушевленном и очеловеченном, уже тогда предваряла и предвосхищала экономические взгляды Чаянова и учение Вернадского о ноосфере. А какими потрясающе пророческими кажутся нам сейчас слова, сказанные "беженцем" Булгаковым у "Стен Херсониса": "Ключа к трагедии России надо искать не в Петербурге, не в Москве, не в Киеве, но... в Херсонисе: здесь совершился "пролог в небе" и "потоп", как вы выразились, предопределился тоже здесь...".
В 1925 году Токмаковым, которые продолжали жить в Олеизе, все-таки вернули их собственный дом, что в какой-то мере позволяло кормить семью. Летом комнаты сдавались отдыхающим из числа старых знакомых. Приезжали артисты, художники, ученые, и как будто вернулась привычная всем художественная атмосфера Олеиза. Недаром герои Набокова удивлялись, что "все остается по-прежнему".
Но уже через несколько лет среди обнищавшего населения Мисхора начало зреть глухое недовольство, которое только и ждало, когда наступит подходящий момент. 26 июля 1928 года в Ялтинский районный земельный отдел и исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов полетел донос, весьма путанно и своеобразно осветивший заслуги обитателей Олеиза перед народом:
"В постановлении Крым ЦИКа указывается, что возвращается имение "за революционные заслуги семьи Токмаковой", в то время, как революционные заслуги имеет не семья Токмаковых, а семья Хорошко-Водовозова, а Варвара Ивановна Токмакова с сыном и его семьей занимаются исключительно курортным делом - содержат пансион и сдают комнаты курортникам. Сына Токмакова, живущего в указанном доме, поддерживали все время Чветько, бывший Председатель земельного Совета и Сельскохозяйственного товарищества (ныне арестованный), и вся его компания, которые непосредственно поддерживали его на крестьянских сходах и способствовали всячески возврату ему дома...".
Время было жестокое и донос оказался кстати. Семью Токмаковых окончательно выдворили из Олеиза и выслали из Крыма. Приютила опальных лишенцев в своей московской квартире Мария Ивановна Водовозова-Хорошко. Несмотря на внешнее благополучие, жилось им трудно, особенно Федору Сергеевичу Булгакову (1902-1992). После отъезда родителей он еще какое-то время продолжал жить с бабушкой и семьей дяди Николая Ивановича в Олеизе. Ему хотелось стать хорошим художником и надо было учиться. Для чего пришлось выехать в Москву. Там он начал посещать частную студию Д.Н. Кардовского, а спустя два года поступил во Вхутеин, в мастерскую И.И. Машкова, одновременно занимаясь рисунком у П.Д. Корина. Закончив в 1930 году институт, сын "злейшего врага советской власти", еще долго не мог реализовать свои творческие возможности, ибо подвергался административной ссылке в Среднюю Азию, откуда его вызволила все та же Мария Ивановна. И хотя он уже с 1939 года состоял членом Союза художников и считался талантливым живописцем, свою персональную выставку смог устроить только в 1964 году. Так же трудно складывалась его личная жизнь. Со своей первой и единственной любовью Натальей Михайловной Нестеровой он соединился лишь после войны. Вместе они ездили в Париж на могилы родителей. Вместе переживали житейские невзгоды и свято чтили творчество М.В. Нестерова, которого Федор Сергеевич как художник боготворил. В их квартире на Кутузовском проспекте висела сделанная им копия с картины Нестерова, где были изображены его отец и о. Павел Флоренский. Это было последнее, что увидел, прощаясь с близкими, сын о. Сергия Булгакова.
Неудивительно, что члены семьи, имевшие родственников за границей, да еще священников, подвергались репрессиям. В 1943 году арестовали за связь с иностранцами мать и отчима Майи Владимировны Водовозовой, а четыре года спустя настала ее очередь. Забрали с последнего курса консерватории, где она занималась по классу фортепьяно у профессоров Аргамакова и Брюхачевой. Девушке пришлось вынести все ужасы страшных сталинских застенков, переходя из Лубянки в Таганку, из Таганки в Лефортово. В последней тюрьме соседнюю камеру занимал совсем необычный и особо секретный узник. Перестукиваясь через стенку, она узнала его фамилию. Это был известный шведский правозащитник Рауль Валленберг. Остальные годы пришлось провести в печально известном Владимирском централе, в той самой камере, которую перед ней занимала актриса Зоя Федорова. Освободили Майю Владимировну вместе с другими такими же невинными политическими узниками лишь в 1954 году, через год после смерти Сталина. Бывшую узницу приютила квартира в доме № 35 по Кропоткинской набережной. (По материалам книги А.Галиченко "Старинные усадьбы Крыма")
